Бог хандрил. Да, да и он не застрахован от насморка. Сопли не отступали ни на минуту и терроризировали неотступно. -Во блин, денёк то быыл… О-о-о-х, - выл создатель, потирая властной дланью дребезжащую, как трамвай голову. -Из чего это только Павел гнал свою амброзию? Ума не приложу! Сивуха, да и только!.. Сами то горланили, чтоб пил- мол за здоровье рабов своих смиренных - грех не выпить…Дк, ведь за каждого…О-о-о... Наплодилось то их оказца!.. А теперь свалили все кто куда, соамфарники, а ещё святые называются…Кхэх… Бог, корча страшные гримасы, заполз в своё давно не белое, тертое веками кресло, заполнив собой всю его внушительную полость. Мрачно решил заняться работой- понедельник вроде, пора…
  Весенний понедельник напрочь сточил все нервные силы. Беспощадно розовый блеск обновляющейся природы захмурел и пожух. Не хотелось даже напиться, было как-то совестно жрать водку, когда вокруг даже воробьи пьяные от этого теплого веяния солнышка и дурных гормонов.
  Гаврила методично месил зиму ногами, выхлюпывая ногами неподражаемое чвяканье снежной блевотины. Согнутая дугой спина выдавала тяжёлый, столь редкий мыслительный процесс. Он брел в том направлении какое зовут: «а хрен его знает», но обиднее всего, что сам уже почти догадывался куда несла его нелегкая. Может от авитаминозу, может от предстоящих экзаменов, неразделенной любви, от лени или вообще от вселенской несправедливости, шёл туда. Ему было на все и всех плевать вот уже целых две недели. В голове металось: «Когда-то придётся - чем раньше, тем лучше».
  Нынче с утра заглянул в школу на целых пару уроков, тускло пялился на однокашников, баб, придирался к словам, ржал над тупым анекдотом необычно остервенело и внезапно резко прекратил, а все тягуче промолчали. Не звонил ей третью неделю, думал – сама виновата. Она не поздоровалась, отметив дохлым, наигранно тупым взглядом область его живота или ног, лениво протекла мимо- попытался не придать значения. А может не наигранно? Дура! Погнал эту мысль поганой метлой прочь, предал анафеме заодно и себя самого. Мысленно материть происходящее недоставало энергии, иногда срывался. Депрессия становилась очевидней отсутствия знаний по предметам. Все падало с самого утра. День начался с потоптанной кошки, все же вывернувшейся головокружительным акробатическим этюдом из-под сонной левой, ещё хмельной, ноги. Потом подгорели куриные яйца в виде завтрака на сковороде, к тому же гороскоп неблагоприятный, да мало ли причин для отстойного настроения.
  В горле торчала скомканная обида непонятно на кого или что, хотелось смертельно обидеться на всех, её просто хотелось. Выдумать повод обидится- два пальца обоссать, да толку. Но обычно молчаливый, пакостный разум на этот раз внезапно очухался и удержал от такой примитивной дури.
  Топал неторопливо, бессмысленно. По-февральски голые деревья слегка трепыхались. На ветках смоченных талым снегом с помоек надуло целафановых пакетов и развесило, как для просушки. Осенние псы кувыркались в ноздри. Толстозадая, вульгарная птица нагло исподтишка пялилась то одним, то другим мигающим глазом. Сквозь беспокойный, прохладный воздух непривычно припекало по-прежнему жёлтое светило.
  Шастающие мимо напряженные прохожие не уступали дороги и опасно задевали, так и норовя отправить в лужу. Нетесаные, красные, сопливые рожи в одинаковых пуховиках и монотонно бело-полосатых шапках бесили Гаврика абсолютно обыденно, безразлично, и м'очи то ненавидеть практически не оставалось. Ругался литературно: троглодитами и обсосками. Фантазия видимо откровенно ленилась. Немножко отвлекали, оголённые по поводу теплыни, бабьи ляжки, но как назло попадались только кривые- не сезон, не пляж.
  Голубое есенинское небо не вдохновляло, хуже того – не радовало. Природа бушевала всеми грязно серыми красками, только людишки чёй-то выбивались из гаммы и мелькали самыми неестественными пошло-кислотными цветами.
  Было шумно, суетливо на улице, гадко как всегда. Хор города слился и зудел в ушах, не привлекая внимания- отвлекали машины хлещущие подколесной хлябью в морды. Течём…
  А гнойник мыслей собирался надорваться решением. Возвращаясь всё настырнее к идее бессмысленности существования индивида и его затравленности, несвободы и вообще… на фоне мерзопакостного настроения, блуждающее зерно отчаянной, гордой слабости давно нашло благодатную почву и благополучно дало ростки. Решено- прыгну! От такой серьёзности на глаза навернулась слёзная поволока. Гаврила засосал ноздрями воздух, швыркнул носом и стиснул подрагивающие челюсти.
  Когда пересекал двор от мусорного бака метнулась к ногам отчаянная псина и злобно забрехала, целясь желтыми зубами, корчащимися из косматой пасти- пряменько в лодыжку. Совсем охамела шалава, размахиваясь теплым ботинком выдохнул по ребрам Гавриил. Описав кривую траекторию, мохнатая гулко шваркнулась о бак, распугав пасущихся неподалёку кумушек ворон. От таких приторно горьких мыслей отвлекла! Эх…
  Шумно выдохнув, Бог задумчиво хмыкнул и поковырял в носу- все равно никому не видать.
  Бестолочь уже отмахнул широкие проспекты и едва углубился в лес. Стало тише и жизненно свежей. Почему-то пахнуло самогоном. В каше-дороге - две грузовиковые колеи, обе узкие для двух ног – идешь наперекось, неудобно жутко. Но что поделаешь- дело одноразовое, по такому случаю и потерпеть можно. Пытаясь держаться уверенней, тихо над собой злорадствовал, какой обречённый кайф.По пути сделал рационализаторскую находку – палку-хворостинку- бревешко недоразвитое, вобчем дубинку сукастую - идешь опираешься. Бадик значит.
  В лесу темнее и просторней и нету железобетону. Мысли негативные роятся, копошатся, ковыряются в мозг'е. Вспоминаются известные эго убийцы: поэты, певцы, разные там деятели. Вспомнил родню и Её, долго не маялся – послал на … раз такое дело.
  Бренчащую капелью тишину порвало залихвацкое, с подвохом: «КУ-КУ…»
  По началу не просек, когда расслышал, то наконец-то, поскользнулся и дробалызнулся о грунт, покрытый всякой талью. Кукушка. Вспомнил приметы. Задрал башку и разглядел на стволе птаху. Обратился к животному: «Кукушка, кукушка сколько мне лет осталось жить?» Лес замер и вытянулся. Зависло неловкое, почти гробовое, десятиминутное молчание, а тварь так и не разродилась не единым децибелом. Знать судьба такова крякнул Гаврила и с насквозь промокшим задом пошел к уже видневшемуся невдалеке ЛЭПу.
  Красноголовое пернатое задорно застучало клювом по коре. Бог поперхнулся со смеху и нечаянно бзданул, «благо архангелы в разъездах,»- подумал создатель: «засмеяли бы подлые».
  Гаврила лез. Отрывисто цеплялся за хлипкие, на манер ступенек железки. Высота над уровнем моря увеличивалась. Увеличивался весь драматизм положения. Ветер на высоте дербанил значительный хаер и морозил влажную задницу, умудряясь задувать и за шиворот. Он оптимистично траурно запел:

Не кочегары мы не плотники, да!
И сожалений горьких нет…

  Бог по-своему закончил фразу, добивая чашечку чая:

…Самоубийцы мы высотники, да!
И с того света шлем привет…


  «Хи-хи-хо-ху-ха-кха-кх-м…»- захихикал над единоличной остротой творец, а в Африке начались ливни..
  Кстати, парнишка уже добрых две секунды свистел вниз. «Какой вид! Что я теряю!..» - мелькнуло в обреченной на смятку черепушке. «А Какой вид будет у меня?» - грустно и лаконично подумалось там же.
  «Да-а-а...»- протяжно согласился Бог.
  Какой нежный воздух лепетал в грудь на макушке ЛЭП-а, как было легко и свободно, какая неоглядная ширь размахивалась в глаза! Сколько здесь неба! Солнце стекало сверху и теплило ржавое железо. Как смешно выглядел отсюда городишко спеленатый дурной показухой и понтом. Забавной мелюзгой казались эти высоколобые головастики, эти несчастные бабы которым он не достался. А это восхитительное черничное варенье… И зачем он сейчас летел вверх тормашками, с явным одноразовым намерением расплющиться ??? Захотелось жить и Гаврюха зажмурился…
  У Бога покраснели уши- ему стало совестно за сгоревшую яичницу, агрессивную дворнягу и за Её месячные, да мало ли за что – ему виднее! «Эх! Хрен с ней с гравитацией, не даром же я её выдумал! Сёравно никто не видить, »- процедил сквозь святые зубы Бог, подхватил Гаврилу за шиворот, как берут за хвостик мышь брезгливые, и аккуратно вдавил, для видимости, в землю…
  …Прошло время. Гаврик задумался о столь продолжительном падении. Ужасающих результатов расплющивания он не ощущал. По его подсчетам пора было уже упасть. Странное чувство. Раззявил глаза - темно. Дернулся и подскочил. Комья земли, уже высохшей от осадков у ЛЭПа, вяло отвалились с физиономии. Недоуменно тупо огляделся, пристально рассмотрел руки, ноги, проверил- всё ли своё на месте. Подозрительно поверил своему счастью… Бац… Прилетела дубинка-бадик и тюкнула Гаврилу в темечко, тот рухнул обратно в свою вмятину…
  Его почти вылечили. Он остался жить, но с тех пор ходил и улыбался по поводу и без повода. Все дружно решили, что он того, но только он один всё знал…
  В тот же месяц трое раскравячилось с крыши об асфальт в городе.